Зачарованное паломничество - Страница 34

— Он не «тряпка», — ответила девушка, — и если вы не прекратите говорить гадости, то на себе испытаете его силу.

Она сказала Корнуэллу:

— Он вовсе неплохой, просто так привык.

— Ну что ты стоишь? — проворчал людоед. — Садись рядом и бери чай. Я бы предложил и печенье, но его уже нет. Никогда не видел таких прожорливых гостей: набросились на печенье так, как будто умирают с голоду.

— После вчерашнего пира, — сказала Мери, — они не могут умирать с голоду.

— Они прожорливы, — заявил людоед. — Такова их природа. Несмотря на хорошие лица, они всего лишь утробы, прикрепленные к большим кишкам.

Корнуэлл сел рядом с людоедом, и одна из фей налила ему чай. Чашка была полна наполовину: чаю тоже осталось мало.

— Людоед хочет рассказать мне о родителях, — сказала Мери. — Он как будто хорошо их знал.

— Особенно твоего отца, — сказал людоед. — У нас с ним оказалось очень много общих интересов. Мы часто по вечерам сидели здесь, где сидим сейчас втроем, и разговаривали. Он был разумным и проницательным человеком, и разговаривать с ним было приятно. Он был ученым и джентльменом, уважал нашу землю и ее жителей и не боялся их, а это не часто встретишь у людей. Хотя леди я видел меньше, мне она тоже очень нравилась. А их девчонку я любил, как свою дочь. Я лежал в норе, когда она в нее бросала камни и грязь, и представлял себе, как она дрожит в диком ужасе, трясся от хохота.

— Трудно представить вас трясущимся от хохота, — сказал Корнуэлл.

— Мой дорогой сэр, это лишь потому, что вы меня не знаете. У меня есть качества, которые не сразу обнаруживаются.

— Я со вчерашнего дня думаю: может, мои родители пришли из того же мира, что и мистер Джоунз? — сказала Мери.

— Может быть, — ответил людоед. — В них было что-то общее с этим вашим Джоунзом. Но это выражалось не в словах и поступках, а в том, как они смотрели на мир, в какой-то их самоуверенности, которая временами перерастала в высокомерие. Они не явились с теми магическими машинами, которых так много у Джоунза, напротив, они пришли как скромные пилигримы, с мешками за спиной. Я как раз сидел на солнышке, когда вы втроем спустились по склону холма и перешли мост. Это было прекрасное зрелище, лучше которого мои старые глаза ничего не видели. У них было с собой очень мало вещей, только самое необходимое.

— И они вам нравились? — спросила Мери.

— Очень. Печален был тот день, когда они ушли на запад к Сожженной равнине. Они собирались взять тебя с собой, но я отговорил их. Я знал, что их самих бесполезно отговаривать идти. Я уже говорил, что в них не было страха: они верили, что если идут с миром, то им позволят пройти. У них была детская вера в доброту. Я думаю, что единственная причина, по которой они оставили тебя, была в том, что они ни на минуту не сомневалась в своем возвращении. Они успокаивали себя тем, что думали, что избавят тебя от трудностей пути. Не от опасности, как они считали, так как им ничего не грозит, а от трудностей.

— Значит, они ушли на запад, — сказал Корнуэлл. — Что они там искали?

— Не знаю, — ответил людоед. — Они ничего не говорили мне об этом. Когда-то мне казалось, что я знаю, но теперь я не уверен. Они что-то искали. У меня сложилось впечатление, что они хорошо знали, что ищут.

— Вы думаете, что теперь они мертвы? — спросила Мери.

— Вовсе нет. Я сижу здесь у входа в свою нору, год за годом, и смотрю на холм. Честно говоря, я не жду их, но если бы они вернулись, я бы не удивился. В них было, несмотря на свою внешнюю мягкость, что-то несгибаемое. Они казались бессмертными, как будто смерть существовала не для них. Я знаю, что все это звучит странно, и я, несомненно, ошибаюсь, но временами испытываешь чувства, которые сильнее логики. Я смотрел, как они уходили, до тех пор, пока они не скрылись из виду. Теперь я увижу, как уходите вы. Ведь вы собираетесь идти за ними? Мери тоже пойдет с вами, и ее, кажется, не остановить.

— Я хотел бы ее оставить, — сказал Корнуэлл.

— Это невозможно, — сказала Мери, — пока у меня есть надежда найти их.

— Что я могу на это сказать? — констатировал Корнуэлл.

— Ничего не скажешь, — ответил людоед. — Надеюсь, что вы лучше владеете мечем, чем кажется на первый взгляд. Вы, честно говоря, не похожи на бойца. От вас пахнет книгами и чернилами.

— Вы правы, — сказал Корнуэлл. — Но я иду в хорошей компании. У меня добрые товарищи, а меч у меня сделан из волшебного металла. Я бы только хотел побольше потренироваться с мечом.

— Я думаю, — сказал людоед, — что с присоединением еще одного спутника ваша компания станет сильнее.

— Вы имеете в виду Джоунза?

Людоед кивнул.

— Он объявляет себя трусом, но в его трусости великое достоинство. Храбрость — это болезнь, часто смертельная. От нее нередко умирают. Джоунз этого не допустит. Он не предпримет действий, которые сочтет рискованными. Я думаю, что у него есть, кроме всего прочего, еще и могущественное оружие, хотя и не знаю, какое именно. У него есть магия, но не такая как у нас, более слабая, и в тоже время более сильная. Его хорошо иметь рядом.

— Не знаю, — нерешительно сказал Корнуэлл. — Что-то в нем меня беспокоит.

— Власть его магии, — сказал людоед. — Не власть, а ее необычность.

— Может быть вы и правы. А, впрочем, все равно мне нужно с ним переговорить.

— Возможно, он этого хочет, — сказала Мери. — Хочет идти глубже в Дикие Земли, но боится идти один.

— А как вы? — спросил Корнуэлл у людоеда. — Вы не хотите присоединиться к нам?

— Нет, — ответил людоед. — Я давно покончил с такими глупостями. Спать в норе и смотреть на окружающий мир — вот и все, что мне нужно.